Вредный Барсик Сообщения : 1905 Возраст : 31 Откуда : Москва | Тема: Парфюмер: История одного убийцы Чт Ноя 19, 2009 9:15 pm | |
| Год:2006 Страна:Германия, США, Франция, Испания Слоган:«Enter an intoxicating world of passion, obsession and murder» Режисёр:Том Тыквер Сценарий:Эндрю Биркин, Бернд Айхингер, Том Тыквер и другие Продюсер:Бернд Айхингер, Хулио Фернандез, Тереза Гефалл Оператор:Франк Грибе Композитор:Райнхолд Хайль, Джонни Клаймек, Том Тыквер Жанр:триллер, мелодрама, драма, криминал Бюджет:$60 000 000 Сборы в мире:+ $132 816 631 = $135 039 924 Зрители: 5.59 млн. 1.36 млн. 921.9 тыс. Мировая премьера:7 сентября 2006 Премьера (РФ):14 сентября 2006, «West» Время:147 мин. Сюжет:«XVIII век. Париж. Котёл запахов. Контраст благовоний и зловоний, на рубеже которого рождается необычный человек — Жан-Батист Гренуй. Отверженный и неприемлемый обществом, он оседает на его дне для того, чтобы спустя десятки лет осуществить свои грандиозные помыслы благодаря своему нечеловеческому таланту чувствовать и играть запахами…» «Он родился в парижской клоаке, под прилавком рыбного рынка. Сброшенный в кучу рыбьей требухи, младенец испытал первый в своей жизни, ни с чем ещё не сравнимый шок. Благодаря невообразимому нервному потрясению плод попытался отторгнуть все внешние запахи.» Отработав на старого парижского парфюмера Бальдини (Дастин Хоффман) и оставив ему сотню формул духов, Жан Батист, одержимый желанием научиться искусству сохранения ароматов, отправляется во французский Грасс — место, откуда вышли лучшие парфюмеры Парижа. Там герой ставит поражающий своей жестокостью и хладнокровием эксперимент — он решает создать единственный и неповторимый аромат, способный влюблять, сводить с ума и подчинять себе толпы людей. Это видится возможным только смешав запахи тринадцати девушек, которых он друг за другом убивает и, проделав все «процедуры» по извлечению из них запаха (сопровождающиеся обертыванием обнаженного тела жертвы в намазанную животным жиром кожу и отрезанием волос), выбрасывает на улицу. Жители городка в панике, высшая городская знать, испуганная такими дерзкими преступлениями, пытается спрятать своих драгоценных дочерей там, где их никто не сможет найти. Никто… кроме Жана Батиста, способного чувствовать все запахи на огромном расстоянии. Даже архиепископ, призванный народом для расправы с убийцей, выносит ему самый, по мнению многих, жестокий приговор — преступник будет отлучен от церкви навсегда, он никогда не сможет познать таинства святого причастия и никогда не будет прощен. Собрав все необходимые «ингредиенты» для будущих духов, Жан Батист оказывается пойманным отцом (Алан Рикман) последней жертвы — прекрасной Лауры (Рейчел Херд-Вуд). Народ приговаривает убийцу к смертной казни. Народ ещё не знает, что через несколько часов, он, ошеломленный ароматом духов, будет преклоняться перед Жаном Батистом, который станет ангелом и новым мессией в глазах всех. Перед восходом на эшафот Греную стоило только вылить капельку духов на свой белоснежный платок и … весь народ, почувствовав пьянящий аромат, смог признать убийцу невиновным. «Этот человек — ангел!» — кричали люди на площади, «Он невиновен», — прошептал палач, упав на колени. А отец последней жертвы разглядел в нём собственного сына. Все дело в запахе, который, помимо того, что спас жизнь героя, ещё и спровоцировал массовую оргию на площади, с архиепископом во главе. Наутро, протрезвевший народ, все же отправляется на поиски убийцы. И после четырнадцати часов пыток … в преступлениях сознается работодатель Жана Батиста. А Гренуй, так и не найдя счастья, отправляется в Париж, где выливает на себя весь флакон духов и оказывается растерзанным безумно влюбленной в него толпой. И только пустой флакон, на дне которого ещё осталась капелька волшебной эссенции, остался лежать на земле, напоминая об искусном парфюмере. Рецензии:Парфюмер: Мужской взгляд- Спойлер:
Экранизация бестселлера — занятие неблагодарное и дело рисковое. Тем более, когда на повестке дня не банальное бульварное чтиво, вроде детектива или дамского романчика, а любимый интеллектуалами разных народностей Зюскинд со своей песней песен. Чти букву и слово в дотошности — прослывешь занудой и котом Баюном, убаюкавшим зрителей. Экранизируй для массового потребления, с ремарками и издержками — поклонники буквоедства стукнут канделябром. Ни так ни сяк не угодишь. А соблюсти хрупкое равновесие между кино-инсценировкой и книжным изложением практически невозможно.
Публика на просмотре, как правило, делится на два лагеря: одни внимают, у других наступает сонливость через двадцать минут после старта. Тогда они начинают шуршать языками и поп-корном. Потенциальному зрителю нужно сразу решить — книга Зюскинда, или прочтение Тыквера. Роман, декларирующий мизантропию, или иллюстрация деяний гения злодейства или злостного гения. Тыквер ищет в главном герое человека, а Зюскинд не просто не искал, а опровергал, и суть отличия книги от киноверсии — в отношении и видении Гринуя.
Зюскинд его презирает и брезгливо именует то пауком, то клещом, отказывая существу в человеческой природе, как таковой. Для Тыквера история Гринуя — история гюговских отверженных, диккенсовского сиротства, психологизмы достоевщины. Мир отрицает его, он по прихоти рождения отрицает мир. У Зюскинда Гринуй — кто-то без запаха, а стало быть, без души («дух человека — в запахе») — метафора отторжения всего плотского и сущего. Всего, что вокруг него, и является материалом для личного арт-хауса. У Тыквера метаморфозы — человек превращается в насекомое по-кафкиански, и обратно из насекомого в человека по исходу.
У Зюскинда глаза его герою не нужны, он не видит красоты, он обоняет красоту. У Тыквера иначе. Но если пытаться понять, то и у того и у другого Гринуй — не лжемессия, не манипулятор, не маньяк, не Антихрист, а только сущность с одной определенной функцией: разнюхивать и создавать запахи. То есть, голая абстракция, направленная на строго фиксированную цель, которая есть и предназначение, и проклятие.
Зюскинд пишет об античеловеке. Тыквер снимает фильм о тяжком бремени гениальности, заставляя проникаться сочувствием и жалостью. Для него важны обстоятельства, породившие чудовище, не то место, не та эпоха, и невозможность применения таланта, как подразумевается. В основе своей, «Парфюмер» — от начала до конца бытописательство абсолютно асоциального индивида, одержимого не манией, а идеей совершенства. И никаких амбициозных намерений, благодаря которым складывается серьезное противоречие в режиссерском исполнении и понимании: его Гринуй по задумке «жаждет отношений, борется за признание и любовь, пытается привлечь к себе внимание», а в экранном времени отказывается от всех благ и «отношений», потому что после «захвата» идеала ему банально больше нечего делать. Сбыча мечт произошла — чего еще?
Каждая эмоция, каждый помысел, каждая мысль имеет свой запах. Гринуй собирает запахи, чтобы приобрести свой, и ради этого живет и убивает. Для него люди — краски на палитре художника, «ноты» аромата. В варианте Тыквера первое убийство происходит случайно. После Гринуй пытается воссоздать тот лучший в мире, утерянный им запах рыжеволосой красавицы, и каждое его убийство — одна «нота» аромата: двенадцать убийств — двенадцать «нот». Тыквер наделяет главгероя душой и человеческими характеристиками не раньше, чем Гринуй хотя бы искусственно, но приобретает «лучший запах на свете».
Гринуевская повитуха — вонючий рынок, неудачливая кормилица — дубильщик ростом с газетный киоск. Среди ярмарочного сброда, вони, готических фонов и загримированной под Францию архитектуры, главный персонаж Зюскинда — запах, уступает место созиданию, конкретному «акту творения в форме разрушения», как говорил Донни Дарко. По легенде, Микеланджело ради правдоподобности «Распятия» заколол натурщика.
Роман Зюскинда не триллер — при отсутствии интриги, и не драма — при отсутствии эмоциональных переживаний. Ничего эталонного нет ни в книге, ни в фильме. Многолинейность сюжета дает экскурс в судьбы тех, кто так или иначе встречался с Гринуем. Тыквер расширяет роль Рейчел Хард-Вуд ради привнесения в ленту мелодраматизма, но не надолго, чтобы не оскорблять литературную общественность вольным обращением с текстом. Насколько бы не варьировался диапазон тыкверовского толкования книги, все же он пытается воспроизводить оригинал настолько дословно, насколько возможно в его случае.
У Зюскинда — минимум диалогов, побудительные мотивы, действия и широкомасштабное описательство. Вот и картина, следуя за атмосферностью книги, получилась в первую очередь описательной. «Некиногеничность» произведения сглаживается внешними нюансами: крошка Цахес, карлик-нос, страшное паукообразное существо Зюскинда заимствует вполне привлекательное лицо актера Бена Уишоу. Он шаркает глазами, подволакивает ноги, и бессвязно говорит, как лунатик. А когда молчит, за него говорит тыкверовская музыка — более красноречиво, чем мог бы изъясняться неграмотный ремесленник.
Если отвлечься от сравнительного анализа «насколько соответствует», «соблюдено» и «похоже» на Зюскинда, и рассматривать фильм с точки зрения искусства кино — получится новая песня и превосходные категории. Безусловный талантище Томас Тыквер способен оправдать ожидания интеллектуалов, но вполне может утомить любителей стандартизации.
У Тыквера не настолько тяжелое декадентское умонастроение, как у Зюскинда, но в отображении экзистенциализма и темного наследия средневековья он преуспел. Что же ему делать, когда вонь во дворцах XVIII века стояла невообразимая, гости мочились за портьеры и на гобелены, высшее общество не мылось, а поливалось духами, и шелк носили ради избавления от мелкой живности?
Колорит по большей части темный, вполне аккомпанирующий содержанию. Контраст властвует безраздельно — в моральных категориях и в классификации образов, в противопоставлении общественного дна и высшего общества. Каждый кадр, от первого и до последнего — эстетство и любование неважно чем, безупречное по построению, моделированию, рисунку и светотени. Целая галерея изысканности и костюмированного бала — посмотрел, и не надо идти в Пушкинский, не надо перелистывать репродукции Ван Эйка и Рембрандта, чтобы составить представление о быте и выразительности той эпохи.
Снимать настолько художественно и с подобной деликатностью все на заданную тему, вплоть до натурализма и неприглядностей — тоже особый дар, которому можно позавидовать. Подобного филигранного видеоряда не было давно, и будет еще неизвестно когда. Можно позавидовать операторской работе, виртуозности выбора планов и точек съемки, до самого некуда отточенному мастерству. Можно позавидовать удивительной игре Дастина Хоффмана — сколько лет, а как еще умеет! И Бену Уишоу — сколько лет, а как уже умеет!
Удалось ли режиссеру вслед за автором книги передать запахи? Удалось вызвать фантом прежнего обонятельного опыта и ощущений.
Без узурпирования права на истину последней инстанции Парфюмер:Женский взгляд- Спойлер:
Практичные фашисты взаправду пускали людей на мыло, а немецкий постмодернист Патрик Зюскинд додумался до умозрительного парфюма. А каннибалы, к примеру, трое суток вымачивают трупы врагов перед употреблением в пищу, выискивая секреты кулинарной шедевральности. Так чем цивилизованные дикари отличаются от не цивилизованных? Чем отличается палач от убийцы, которого он казнит?
Сюжет сам по себе гнусный, липкий и мерзопакостный, даже если принимать во внимание метафоричность вместо буквальности. Обветшалая от дряхости догадка о том, что человечество ценно отдельными представителями, а в большинстве своем пригодно лишь в качестве строительной субстанции, снискала Зюскинду славу в кругах интеллектуалов и эстетствующих особ. Но то ли читали «Парфюмера» поверхностно, то ли прониклись мрачным антигуманизмом и поэтикой распада — однако же этот манифест экзистенциализма и мизантропии был переведен на 42 языка, в том числе, мертвый язык — латынь. Видимо, на случай, если в День Страшного Суда воскресшим придет охота разбирать письмена новой изящной словесности.
Словесность, надо сказать, действительно весьма и весьма изящна. По слогу Зюскинд талантлив не меньше Толстого, а по пристрастию к мелочам и пунктуальности перечислений не уступит рассказам Селинджера. Мало диалогов и сплошной текст, плетущийся досконально и точно, как кольца паутины, в малюсеньких просветах которой остается место для полемики. Нет описаний женских образов — не потому что после отмены романтизма детальные описательства не искоренили только из дамских романов. Нет женских образов по той причине, что для Гринуя все вокруг — объекты, на которые он не смотрит, но чует носом.
Можно описать запах, но как его показать? С экранизацией выходило, как с «Репкой»: многие режиссеры наворачивали круги, облизывались, но боялись, что если потянут — не вытянут. Голливудские умельцы во главе со Стэнли Кубриком заявляли что-то вроде «нельзя перевести в кинематографическую пиктограмму столь фундаментальный труд». Тянул не репку, а время, умница Зюскинд: произведение росло в цене, и выросло до десяти миллионов.
Права на экранизацию купил продюсер Айхингер, а самоуверенный наглец опять-таки немецкого проживания Том Тыквер все-таки перевел слова в пиктограммы, и сделал это в соответствии с буквой закона первоисточника. Но все равно по-своему. Трактовка образа Гринуя сводится в итоге к его вочеловечиванию и гибели. Это сущность не от мира сего, живущая по своим правилам: Гринуй познает мир через запахи, и ориентируется в пространстве относительно системы обонятельных координат.
«Душа человека в его запахе», — говорит тот, кто не имеет ни запаха, ни души. Потому он стремится создать идеальный аромат и присвоить его себе, чтобы перестать быть фантомом. Он загнан идеей совершенства, перфекционизмом, но называть его убийцей так же противоестественно, как обвинить в осознанном убийстве бетономешкалку. И она, машина, и он, — лишь механизмы, одна функция, неодухотворенность. Люди «попадают» в них по судьбе, по воле случая, составляя пятые, десятые и тринадцатые «ноты» в обороте машинного колеса. По поведенческой совокупности Гринуй движим вперед темным инстинктом, и убивает, чтобы жить и творить. Когда цель достигнута, он покидает авансцену — отработал то единственное движение, которое знал и умел: больше не нужен самому себе.
Бен Уишоу — английский театральный актер, сыграл нюхательного гения. Не сложилось ни с Деппом, ни с Блумом — но оно и к лучшему, потому что субтильный, на вид диковатый Уишоу если и создал образ более гламурный и прилизанный внешне, сыграл так, как не умеют номинанты «Оскаров» и тем паче — волоокие иконы тинейджерок.
Уишоу хорош по-гринуйски отрывистой речью недоразвитого ребенка, и еще более замечателен паузами. Как во МХАТе, и у Моэма в «Театре» — «если взял паузу, тяни ее, сколько сможешь». Здесь паузы оправданы сюжетом, и из них, нанизанных друг на друга, складывается молчание. Статичные крупные планы передают оттенки мимики, а обшаривающий или неподвижный взгляд - движение мысли: все то, что с легкостью способно загубить карьеру признанного мэтра. Но не артистический талант Уишоу.
Через его пластику Тыквер выражает собственное отношение к связке «гений-злодейство», внушает аудитории страх, трепет, восхищение и жалость. Гений и злодейство так же превосходно совместимы, как неверно утверждение «народ всегда прав». Гринуй получает власть над людьми, возвращая их в скотское, первобытное состояние. Гринуй терзается муками одиночества, чего у Зюскинда не подразумевалось ни в строках, ни между строк. В миг осознания своей отверженности и инаковости Гринуй уже мертв: ему не нужно уже ни «личности», ни «отношений». Рубеж пересечен, вершина достигнута, лучший аромат создан, и делать больше нечего. Когда гений выполнил свое предназначение, его убирают сверху.
Через Гринуя режиссер исследует истоки фанатизма и выясняет, чего же стоит человечество на самом деле. Только ли это глина, из которой лепят художники и диктаторы? Масштабность постановки исторического романа потребовала масштабных денежных вливаний. XVIII век — эпоха Короля-Солнца, век вопиющего контраста между блеском и нищетой, трущобами и дворцами, пышностью одеяний и лохмотьями бедноты. Все это нужно было передать в тканях, в декорациях, в ожившем безрадостном колорите полотен фламандских и итальянских мастеров жанровой живописи.
Тыквер упивается съемочным процессом, как ребенок — новой игрушкой. Он сам пишет музыку, заполняющую собой молчание, он руководит армией статистов, находит оптимальное композиционное решение — и так из кадра в кадр. Как истый эстет, кропотливо работает со светом, создает настроение «темной готичности», и в результате приводит к настолько ювелирному видеоряду, что вспоминается дотошная детализация текста — детализация до умопомрачения и занудства. Но подобная тыкверовская иллюстрация безошибочная и исчерпывающая по смыслу.
Зюскинд любуется фразой так, как Тыквер любуется картинкой, правильной экспозицией, удачным ракурсом. Даже натурализм он снимает с присущим европейцу тактом. Он знает, что нужно подчеркнуть, а что, напротив, спрятать и завуалировать, дать только намеком или абрисом. Где и когда нужен крупный план, а где — общий, и как надо фокусировать объектив камеры.
Патология, источающая запах мертвечины, визуально трансформируется Тыквером в непреложный закон «такова жизнь». Вслед за автором романа он способен шокировать, но не пересекает рубеж, за которым начинаются пошлость, жесткость и китч. Кстати, в недавних «Антителах» от немецких производителей художник живописал полотна кровью детей. Интересно, у авторов этих книг распускаются из сердца «кровавые цветы», упомянутые Бодлером?
Три кита актерского цеха — Бен Уишоу (Гринуй), Дастин Хоффман (Бальдини), и Алан Рикман (Риши) — костяк, опорная конструкция повествования, и тяжелая артиллерия прессинга на мозги. Дастин Хоффман в парике и густом слое белил узнаваем на первых порах только благодаря исключительности носа. Куда нос — туда и он, как заправский парфюмер. Хорошо, что такому истому актерскому дарованию нос никогда не был помехой. Алан Рикман понравился меньше, — не потому, что в его шарманке закончилась музыка, а потому что для моего восприятия это актер, склонный к излишней аффектации и преувеличениям.
Несправедливо утверждение, что книга может внушить воображению субъективное понятие запаха, а кино — нет. Зрительный образ по наглядности доходчивей слова. Зюскинд описывает в несколько страниц, пытаясь вызвать ассоциативный ряд, а один крупный план уже без ассоциаций проецирует на подсознание перечень всех физических свойств.
Удалось ли Тыкверу передать запахи? И не только запахи. Каждый его кадр — тщательно настроенный камертон. Игра светотени, баланс цвета, аутентичность костюмов, Испания под Францию, лавандовые поля, грамотно выбранный угол съемки — и в совокупности имитация жизни, названная искусством.
В угоду «массовости» некоторые сюжетные ходы Зюскинда у Тыквера купируются, а проходные арии получают более широкое звучание, но не вес. Главное отличие даже не в тыкверовском понимании сущности главгероя, не в том, что убийца стал жертвой, а Зюскинд писал об отвращении, а не сострадании, о чудовище, а не гении.
У Зюскинда содержание определяло форму. У Тыквера форма определяет содержание. А то, что визуально от насекомообразного Гринуя осталась разве что ковыляющая походка — это гроссмейстерский прием. Прием хоть и отвлекает от подлинного Зюскинда, свидетельствует о гуманизме Тыквера. Более двух часов наблюдать за монстром в атмосфере жути паноптикума по силам лишь патологоанатомам и психиатрам. Потому монстра нет, но налицо разнообразнейший человеческий паноптикум, где убивают не за красоту, а корысти ради, где жестокость в крови и природе. Каждый останется при своем мнении |
|